Доченька моя...
Они пришли утром. Я не ждал их появления. Инквизиторы сожгли мою возлюбленную ещё год назад.
Моя дочь, малышка Эни, играла с безликой куклой на полу, игрой своею ей, давая и лицо и имя. Она была тогда превосходной выдумщицей и была любима всеми детьми её возраста, за придуманные ею игры. У неё было такое воображение и талант, унаследованный, по моему не слишком скромному предположению, именно от меня, что с её уст, белыми цветами, уже в её возрасте, слетали белые стихи. Рифма не всегда присутствовала, ибо дитя ещё не было умно, как её отец.
На рассвете эти шакалы ворвались в мой дом и двое из них скрутили запястья моей четырёхлетней дочки так, что бедный ребёнок чуть не потерял сознание, от ужаса даже не пытаясь вскрикнуть. Еще один в рясе тыкал в её прелестный лобик крестом с такой силой, бормоча что-то себе под нос, что на лбу моего ангела выступила кровь. Я, было, кинулся спасать мою радость, но меня тоже скрутили и отволокли в сторону.
-Не бойся и не заблуждайся, сын мой, эта девочка будет очищена волею божьей, или признана отродьем что изрыгнула на свет эта шлюха дьявола. Ты просто заблудший агнец, и ты найдёшь пастыря своего.
Год, целый год я скрывал это сокровище от цепных псов церкви.
Затем мою милую крошку раздели и начали похотливо осматривать. Сволочи, они сказали, что родинка у неё между грудок - это знак будущей невесты дьявола, не родимое пятно, а родинка. Моя дочь, наконец, то обрела голос:
-Папа, папа, спаси меня, мне больно, они бьют меня.
-Мы сожжём ее, не пытая, и только тогда ты, сын мой, возрадуешься тому, что душа этого дитя прибудет с господом нашим, а дьявол будет, свергнут в ад и не затуманит более разум твой лживыми речами, - сказал мне тот же священник.
-Нет! - закричал я и меня тут же ударили чем- то тяжёлым по голове.
Через три дня похотливых и пошлых издевательств, на том же рассвете, мою дочурку повели на костёр. Её, точнее вознесли на эшафот в белом платьице, заляпанном грязью, словно испачканного ангела. О, да, я почти видел маленькие, как у херувима крылышки у неё за плечиками. Хворосту было много. Ей не зачитали обвинение, ее не удушили перед смертью, и народ не неистовствовал и не лютовал, выкрикивая извечное: "Ведьма! На костёр её!" Среди толпы шуршало только одно слово: "Ангел..."
Но никто не рвался спасать ее, когда в хворост полетели факелы, когда она проснулась, сначала непонимающими глазами посмотрела на огонь, потом начала плакать, а затем кричать, когда огонь начал жечь её нежную кожу, убивая её красоту. Она кричала, она даже спрыгнула с эшафота, пытаясь убежать ко мне, когда я из плотной толпы крикнул её имя:
-Эни!
Она вся была обгоревшей, но всё же была прекрасна, ибо это моя дочь. Я, было, дотянулся до неё, но черные рясы схватили её и бросили опять на костер. Криков больше не было. Она сгорела, как белый цветок Ритана.
Я тут же покончил с собой, перерезав вены после того, как сжёг живьём все церкви и оплоты веры и собак, которые в них были. Ибо у меня была теперь лишь только одна вера, ни в бога, ни в дьявола, а лишь в то, что мы с дочуркой встретимся. Но, ни в раю, ни в аду, а дома. Так и случилось...
Комментариев нет:
Отправить комментарий