Жизнь иногда просто дарит что-то, жизнь иногда что-нибудь забирает. Она как младенец, у которого разбилась погремушка, тут же хватает другую яркую и красивую. Так в чём же её счастье? Счастье жизни? Как часто я спрашиваю себя об этом, только нужно ли отвечать. Так в чём же оно? В том, что обычное лето, в том что дождь и немного душно, и я иду в капюшоне и без зонта, и вчера земля была чёрной и маслянистой, а сегодня в цветах, тёмно-красные словно из воска тюльпаны, бархатные примулы, и собака гонится за котом, и он, перескочив яму, исчезает в подвальном окошке, только хвост пушистый и мокрый болтается, а собака едва в эту яму не скатывается и пятится и растерянно скулит, а в луже ползёт червяк синевато-лиловый перехваченный розовой жилкой словно колечком, и я слушаю "Саломею" в наушниках. Уже пятый, кажется, раз.
SALOME. Speak again, Iokanaan. Thy voice is as music to mine ear.
Пеленой дождя застит дорогу. Четыре года назад так же в дождь мы гуляли тут с дедушкой. Он был здоров и приезжал ко мне на автобусе и всё повторял: "Что за город! Сплошные холмы и горы!" Я тогда любила Мишу. Это было коротко и неясно. И мы гоняли на машине на огромной скорости, а вечером остановились на окраине леса, и вышли, и воздух был влажные, и острые ели проткнули солнце и оно стекало кровью в облака. И он тогда первый раз меня поцеловал. Зачем всегда нужно кого-то любить? А потом с дедушкой случился инсульт, и он больше не смог ходить.
- А может, мне на массаж сходить, раз очереди нет. Ноженька болит, а очереди нет, - пухлая женщина в цветастом платье оборачивается ко мне. Она идёт с трудом, прихрамывая. Мы спускаемся по лестнице, я была в БТИ, оформляла кое-какие документы, там рядом процедурный кабинет.
- Эх, ноженьки мои, ноженьки! - она снова оборачивается. Её ноги короткие и в стоптанных тапках, а на её животе складки. Она хрупкий засохший листок. Она , которые развеет ветер.
- Сходите, - говорю я.
SALOME. Suffer me to kiss thy mouth.
IOKANAAN. Cursed be thou! daughter of an incestuous mother, be thou
accursed!
Возвращаюсь домой, дописываю реферат, думаю подремать часок, но сон утягивает и обвивает паутиной, просыпаясь, ничего уже не пойму и тупо гляжу в стену. Пью горячее - из микроволновки вино, на кухне разговариваем.
- Я вчера видела, майских жуков ловят, столько людей на поле и в роще. И детей. И все с сачками. А мы тоже раньше с папой ловили, но это было тысячу лет назад. А жуки они такие хорошие, и я их совсем не боюсь. Мы их потом утром на ниточку привязывали за лапку и выпускали полетать. У меня целая катушечка была голубых ниток, и жук вокруг меня так жужжал.
- А я однажды его за лапку привязал и пустил, а его птичка тут хвать и склевала! - говорит stepfather.
- Издевательство над жуками, они же живые, они животные, - вмешивается мама, - Вот восточные монахи, вы знаете, что делают восточные монахи? Они всё перед собой метёлочкой разметают, чтоб ненароком какую букашку не раздавить, чтоб хоть маленький грех, но не взять на душу.
- А я вот такую историю расскажу. Мы с папой ходили ловить каждый год жуков за линию, где поезда, и там ещё гаражи и маленькие клочки земли, на которых люди картошку сажали. И была там одна бабушка, она, как мы идём, всё землю копала, в один год - весь свой земляной лоскут вскопала, на следующий год - только половину, "Нету, - говорит, - больше силушки". А отец мой: "Давай, мы тебе поможем", а она: "Да, ну, ну!" - и руками замахала, ещё через год только крохотную толику земли обработала: "укропчик посею, уж не до картошки", а на четвёртый год пошли за жуками, а всё травой поросло, нет старухи, умерла.
SALOME. How good to see the moon! She is like a little piece of
money, a little silver flower. She is cold and chaste. I am sure
she is a virgin. She has the beauty of a virgin. Yes, she is a
virgin. She has never defiled herself. She has never abandoned
herself to men, like the other goddesses.
Вот С. Он звонит: "Представляешь, клубники нет, никакой нет! Я вот обошёл несколько магазинов. Но я тебе купил конфеты с вишней, как ты любишь. Ну ладно, обнимаю, целую". Ему нравится целовать меня на эскалаторе, когда мы едем, он тогда сжимает очень крепко. Он двойственный, он себе на уме. Он трогательный. Он смешной. Его руки - мёд. Его глаза - всегда в моей памяти. Его можно любить только той любовью, которая не требует ничего взамен и не жаждет отдачи. Родительской любовью? Любовью творца к своему творению?
- А давай пойдём сегодня. За жуками! - предлагает stepfather.
В чём счастье жизни? В майских жуках, они как маленькие звери, они скреблись в мятой коробочке из-под сигарет, которую мы нашли на холмистом, изрытом кротами поле, и в которую этих жуков складывали, я поймала трёх, и четырёх stepfather, - "коробочку надо прижимать к уху и слушать, слушать, и засыпать под их возню", - они летали низко над землёй, их сносил ветер, дома мы пересадили их в банку, вокруг которой всё ходил кот, и наконец, свалил лапой, и жуков испугался и отпрыгнул, и один взмыл к потолку, и стал биться о горячую лампочку, - "он обожжется, обожжется!" - мы едва его изловили, и решили выпустить - их всех - и я вышла на балкон, и перевернула банку, и они полетели, а, может быть, просто упали в темноту дождя.
THE VOICE OF SALOME. Ah! I have kissed thy mouth, Iokanaan, I have
kissed thy mouth. There was a bitter taste on thy lips. Was it
the taste of blood?... Nay; but perchance it was the taste of
love.... They say that love hath a bitter taste.... But what
matter? what matter? I have kissed thy mouth, Iokanaan, I have
kissed thy mouth.
L.Orlova - Odnazhdy
03:12
Подписаться на:
Комментарии к сообщению (Atom)
Комментариев нет:
Отправить комментарий