Настроение сейчас - осень....

Еще не осень - так, едва-едва.
Ни опыта еще, ни мастерства.
Она еще разучивает гаммы.
Не вставлены еще вторые рамы,
и тополя бульвара за окном
еще монументальны, как скульптура.
Еще упруга их мускулатура,
но день-другой -
и все пойдет на спад,
проявится осенняя натура,
и, предваряя близкий листопад,
листва зашелестит, как партитура,
и дождь забарабанит невпопад
по клавишам,
и вся клавиатура
пойдет плясать под музыку дождя.
Но стихнет,
и немного погодя,
наклонностей опасных не скрывая,
бегом-бегом
по линии трамвая
помчится лист
опавший,
отрывая
тройное сальто,
словно акробат.
И надпись "Осторожно, листопад!",
неясную тревогу вызывая,
раскачиваться будет,
как набат,
внезапно загудевший на пожаре.
И тут мы впрямь увидим на бульваре
столбы огня.
Там будут листья жечь.
А листья будут падать,
будут падать,
и ровный звук,
таящийся в листве,
напомнит о прямом своем родстве
с известною шопеновской сонатой.
И тем не мене,
листья будут жечь.
Но дождик уже реже будет течь,
и листья будут медленней кружиться,
пока бульвар и вовсе обнажится,
и мы за ним увидим в глубине
фонарь
у театрального подъезда
на противоположной стороне,
и белый лист афиши на стене,
и профиль музыканта на афише.
И мы особо выделим слова,
где речь идет о
нынешнем концерте
фортепианной музыки,
и в центре
стоит - ШОПЕН, СОНАТА No. 2.
И словно бы сквозь сон,
едва-едва
коснутся нас начальные аккорды
шопеновского траурного марша
и станут отдаляться,
повторяясь
вдали,
как позывные декабря.
И матовая лампа фонаря
затеплится свечением несмелым
и высветит афишу на стене.
Но тут уже повалит белым-белым,
повалит густо-густо
белым-белым,
но это уже - в полной тишине.

А много ли надо?

     Хочу, чтобы сейчас была середина октября, чтобы на улице было холодно, но сухо, чтобы под ногами листья шуршали и солнце светило ясно, но не грело сильно. Хочу идти по скверу какому-нибудь с мороженым в руке и слушать музыку, и знать, что батарейки в плеере хватит еще не на ону прогулку, а денег - не на одно мороженое. Идти так и мечтать. А потом прийти домой и сесть в кресле с кигой Пауло Коэльо. Завернуться в гигантский плед, налить кружку чая, читать и иногда поглядывать в окно. Смотреть, как медленно темнеет, как искажаются очертания предметов, меняется настроение прохожих, как голые деревья становятся зловещими, как шум ветра начинает походить на чьи-то жалобные завывания; смотреть вот так и знать, что меня от всего этого отделяют стены моего дома, а помимо них - стена любви и заботы, оберегающая наш семейный уголок от всего-всего. А потом, отложив книгу, хочу взять телефон и позвонить подружкам. Хочу болтать с ними так, будто ничего между нами не произошло. Потом хочу перекидываться смс-ками с человеком, который любит меня, который всегда мне рад. А потом хочу, улыбаясь, пойти в соседнюю комнату, посмеяться вместе с крошкой-братом, посмотреть вместе с ним «Спокойной ночи, малыши», помахать ему перед сном рукой у пойти дальше по дому - на кухню. Там пить с мамой чай, рассказывать ей о всякой ерунде: о школе, о друзьях, о парне. Засидевшись за полночь, пойти спать. А перед тем как провалиться в глубокий счастливый сон, успеть подумать: «Какой же сегодня был день..А какой будет завтра...»
     И наутро счастливой выйти из дома.

ЛЮБЛЮ ТЕБЯ!

Люблю тебя , нет , больше , чем люблю,
Ты воздух мой , ты кровь моя, ты жизнь!
И снова без тебя себя гублю,
Но ты приходишь , говоришь - держись!
Ты мой такой, что нет меж нами верст,
Ты мой такой, что сердце на двоих,
И мне не надо музыки и звезд,
Ведь это все в глазах твоих родных.
Ты мой такой, каких и не бывает,
До той черты, где отступает все,
Ты мой , тебя все время не хватает
Останься, помолчим с тобой еще.
Останься, посидим плечом к плечу,
Так много надо рассказать успеть!
Но я молчу , с тобою я молчу,
Люблю и от любви боюсь сгореть.
Ты мой такой.ты больше, чем любовь!
автор?
Галерея_Дефне

Ку-ку из прошлого

Представьте себе, что вы поднимаете трубку,
а вам оттуда сова ухает раздаются претензии несостоявшейся свекрови.
Дело в том, что когда я была юной девой, непорочной и трепетной,
случилось мне присутствовать на дне рождения маминой подруги,
и там же была другая подруга этой самой подруги, у которой был сын.
Надо сказать, что я всегда почему-то нравилась еврейским дамам с сыновьями,
и они всегда хотели меня познакомить с ними.
Она была женщиной решительной, поэтому взяла быка за рога, испросила моего согласия на знакомство через эту самую мамину подругу,
и молодой человек позвонил.
Мы совсем немного повстречались, а потом его забрали в армию.
Молодой человек был необыкновенно умный. Это без тени иронии.
Будучи технарем, он прекрасно разбирался в поэзии, в музыке, правда, был скучноват.
Из армии он мне писал письма, необычайно красивые,
я даже их не выбросила и привезла в Израиль, перевязанные серебрянно-голубой поворозочкой ("вещественные знаки невещественных отношений"),
но все распалось.
В принципе я ничего к нему не чувствовала. Ну, бывает, правда?
И тут вчера звонит эта самая его мама, якобы, чтобы выяснить, почему мы не пишем той самой подруге в Киев,
а на самом деле хочет выяснить:
ну почему я тогда рассталась с ее сыном?
История совсем свежая, буквально, вчерашняя, в этом году ей исполнилось ровно 25 лет, самое время об этом поговорить.
Но вот что значит настоящая аидише мама.
Хранить обиду за своего сына, ныне весьма успешного доктора наук, отца двух детей, живущего в Америке
(любимая мама с любимым папой и так и не женившимся младшим братом живет здесь,в Земле Обетованной), -
в этом есть что-то сверхчеловеческое, вы не находите?
Сказать ей, что он мне просто не нравился,
ибо при всем своем блестящем уме и эрудиции внешне он был самым настоящим еврейским гоблином,
(а в 19 лет внешность значит очень много) - я не решилась. Может, зря?
Хотя нет,
ибо мысль о том, что ее милый мальчик, такой вежливый и интеллигентный, мог не понравиться, ее просто убила бы.
Сначала я была в шоке и высказала возмущение маминой подруге через мою маму
(а) - мама ближе, б) - мама всегда виновата),
а потом мне стало дико смешно,
и я предложила маме позвонить своей другой приятельнице в Америку и выяснить,
почему ее внук, с которым мы познакомились на отдыхе на Десне,
перестал мне звонить, когда мне было 13 лет, а ему 14.
Бабушке как раз исполнилось 100 лет (до 120, светлая голова у нее - на зависть), и она должна это помнить, как вчера.
Интересно, с кем-нибудь такое еще происходило?
Или это удел тех, кто знакомился через мам?

Стихи, которые я пощадила * * *

* * *
Лампады. - сквозь их стекло
изливается ровный свет -
не жжет, не слепит, а лишь,
мерцая на ликах святых,
и на лице твоем -
тебе освещает путь.
Так дышит внутри любовь -
наружу не рвется, не жжет,
не сыплет искры вокруг,
а - ровный и мягкий свет,
пробившись сквозь плотный покров,
другим освещает путь.
Осень
Осенью все становится легче и строже,
Хрупкие ветви - как руки, вздымаются к небу.
Зеркальнее в реках вода, и верней отраженья,
Небо - прозрачней, и чище солнечный свет.
Осенью - души становятся ближе друг другу -
Будто нагие деревья, сплетаясь корнями,
Желают согреться (а может быть - вместе тянуться
В небо, крылато взметая свободные ветви).
Прозрачней - как, впрочем, и небо - становятся взгляды.
И там, в лабиринтах души, фальши нет уже места.
Без лишнего, без оболочки - друг перед другом
И перед оком всевидящим мы предстаем.
Ночь
"Ночь - время творчества и время зачатий".
Воссоздать тебя - из памяти тонких волокон,
Голову чуть склонив, сверять очертанья
И в полусне - чуть дыша, говорить с тобою,
слушая крови биение - там, в глубине.
Ночью - расплывчаты очертанья, бесшумны движенья,
вслепую сплетаются руки, сливаются пятна
подвижных теней и редких огней в окошках.
Ночью - прикосновенья теплей и нежней.
Ночью теряешь способность видеть границы -
все слито в тебе и живет, не спеша и не ссорясь.
Теряешь точку опоры - пройти не страшно
по лезвиям: не оставишь кровавых следов.
Ночью - пристальней слух и вдумчивей - речи,
ближе друг другу дыханья - но больше размыты
контуры тела - чтоб легче было сливаться,
когда - из памяти мутной тебя воссоздам...
А пряди волос на подушке - вовсе не пряди,
а сильные крылья, готовые - ввысь рвануться!
И по своду груди, днем незаметные, ходят
облака, созвездия, реки, моря, корабли.
Цветы
Доверчиво тянулись к человеку,
мерцая легким пламенем соцветий
и в воздухе слоистом разливая
чуть сладковатый аромат дыханья.
И на руках безропотно погасли.
После дождя
1.
После дождя
гуще трава, листва - тяжелей и богаче,
гроздья сирени - белее, чернее - стволы и явственней небо;
потоки воды, звеня и шумя, бегут по асфальту
и светятся струи, и светится взгляд, и дыхание - легче.
2.
После дождя
запах размокшей земли чище и слаще,
густо сплетаются листья. Я вижу - на каждом
светятся капли. Их пьют, наверное, птицы,
чтоб звонче и радостней стало простое их пенье.
3.
После дождя
искренней блеск моих глаз. В эти минуты я верю,
что души - не умирают, они - непременно очнутся
от засухи, от пустоты, от бессилия. Знаешь,
после дождя
лицом зарываться в мокрые гроздья сирени -
такое счастье!..
* * *
Пройти и не нарушить хрупкой красоты -
не потревожить сонной золотой воды,
в которой отражаются деревья.
Бессильно и беззвучно, чуть живая - припадать,
и словно бы икону, осторожно целовать,
едва касаясь. Знаешь, я сегодня - мать
всему, что на земле. Я - снова верю.
* * *
Позвольте лететь!.. Позвольте верить, что руки
обнимут ветер - я чувствую ветер в ладонях,
упругий и звонкий - позвольте сонному сердцу
проснуться от страха и беспредельной выси!..
Пусть волосы за спиной шумят и по ветру трепещут,
пусть голос станет большой темнокрылой птицей.
Позвольте упасть на снег - и позвольте небу
в глазах раствориться...
Позвольте мне - стать счастливой!..
Откровение
Я молилась-
вилась
луговою травой
перед ликом Христа.
Я молилась-
лилась
святою водой
на уста.
Я молилась
крестам куполов,
рвущим небо,
и птицам надрывноголосым,
дикой музыке трав и кустов,
и дождям, и вербам
серебрянокосым.
И молитва летела
и жгла,
как свечи огонь,
купола.
Оттого что.молила,
как молит лишь мать,
и звала
так, что горло рвала.
Если б можно мне было
лишь голос обнять,
я б его обняла!..
* * *
О, чистота, чистота!
Дай погрузиться в тебя,
в волны твои с дрожащим светом на дне.
Дай утонуть в них,
забыть на мгновенье себя,
остаться с тобою и небом наедине!..
Господи, дай мне способность
твой образ видеть в других -
я от тебя отреклась, но ты все-таки есть -
дай мне понять, что ничем я не лучше их!..
О, помоги мне умерить гордость и спесь,
чуда не ждать,
света у тьмы не просить,
песок не глотать и не искать пустоты.
Дай мне способность
просто, как музыка, жить,
дай погрузиться
в волны твоей чистоты!..
Разрыв
...Хаотический шум. Светофорные злые огни.
Снег, летящий в лицо. Неуклюжие зимние люди.
Я бежала, не слыша, как сердце рвалось изнутри
(а оно не рвалось - помертвело, застыло и сжалось).
Запахнуть свою душу от всех. Да. Простить - и забыть.
Выше голову, выше!.. Отречься от слез этих глупых.
Отражать твою грусть милосердно-спокойно, как снег
отражает улыбку беззвездной, безжалостной ночи.
* * *
Врозь!.. Не верю - (поверь!)
Не хочу - (захоти!).
От первого до последнего шага -
лишь ветер, сжавшийся в твердый комок,
горький дым сигареты, снежный путь -
в никуда!..
Пройти, без надежды закрыв глаза.
Как в омут - вперед!.. Не беда. Все равно.
Пройти.
* * *
Он уже отгромыхал,
он уже совсем не страшен,
век смирительных рубашек,
век расколотых зеркал,
век - в измученных глазах
лихорадочного блеска,
век железа, хруста, треска.
Оседает на зубах
пыль, и плечи давит груз.
Здравствуй, новая страница! -
перекошенные лица
и во рту чернильный вкус.
* * *
И шаг вот этот - никому - вслед.
Цветаева
Уж которую ночь - все один неотступный сон
Уж которую ночь - этот сон, что яснее, чем явь:
Переходы метро. Духота в вагоне.
И вдруг
(словно выстрел в висок) объявляют: Цветной бульвар.
Я успела забыть и слегка затуманенный взгляд,
и холодные пальцы, и голос - сплошной надрыв.
Отчего тогда - дрожь в коленях и звон в груди -
будто колокол Троицкой церкви бьет в самую кость?..
И шаги осторожны, и в мыслях: увижу - бежать
от тебя! Прочь! Скорей!..
Раствориться, исчезнуть в толпе.
Вместо этого (как от волненья горит голова!)
я бросаюсь - к тебе!..
Подо мной дрожат фонари,
отраженные в мокром асфальте.
Стылая ночь
хлещет рваными листьями,
каплями, вспышками мне лицо.
Я бегу. За тобой - за одним ощущеньем тебя,
ощущеньем холодной ладони из прошлых дней.
Только отблеск прошедшего, отзвук! - но не удержать,
ты - бесплотен, неясен;
скользишь между черных стволов.
Я бросаюсь к тебе. Но - непреодолим разрыв
между прошлым-тобою и настоящей-мной.
И размокшая ночь льнет к ногам, затрудняя бег.
От безумной пляски огней и дождя ошалев,
я приду к знакомому дому,
горячим лбом
припаду к железным воротам.
А свет из окна
на шестом этаже - разольется внутри меня,
с звуком сердцебиенья, взрывного молчанья
сливаясь в одно.
А войти не решусь. Разве что прошепчу в темноту.
Да и что прошепчу? - на бегу растеряла слова.
* * *
Мир не бескраен -
он обрывается за плечами,
потому что нет ни сил, ни желания обернуться.
И люди идут тебе навстречу,
чему-то улыбаются,
о чем-то говорят или размышляют -
и не подозревают, что сейчас исчезнут
в никуда,
в иной мир - за линией твоих плеч...
И ты теряешь ощущение собственной плоти,
будто тоже исчезла
за линией чьих-то плеч,
и, как бесплотный ветер,
идешь сквозь дома,
сквозь мосты,
сквозь улыбки и души.
Просто ради того, чтобы идти.
Ты думаешь о мелочах,
заполняющих жизнь,
о мелочах, каждая из которых
имеет свое лицо,
свое движение -
и бесследно теряется среди остальных.
Ты идешь, чуть прикрыв глаза,
улыбаясь сухими губами -
не оттого, что тебе хорошо,
а оттого, что нет сил испытывать что бы то ни было.
А важно - движение.
идти и видеть, как дома, деревья,
автомобили, собаки, птицы,
люди. -
все движется навстречу,
сталкивается -
и внезапно становится прошлым.
Исчезает
бесследно.
почти бесследно
* * *
Я так живу: перебираю лоскутки
недавних дней и тех, что далеки.
Использую слова, как скульптор - глину,
из мыслей выплетаю паутину,
да так удачно, что запутываюсь в ней.
И ожидаю новых, лучших дней,
когда не будет раздраженья, боли, скуки.
Незримые таинственные руки
меня распутают, меня освободят.
Ну, а пока я тычусь наугад.
* * *
Ночь вступила в права свои.
Из окна - запах влажной земли
и тяжелой листвы. Тишина.
Ночь скрывает от нас времена -
исчезают дома и мосты,
купола, перекрестки, кресты.
И вокруг, будь то дом или сад -
темнота. Как века назад.
Но - яснее, где правда, где ложь.
Есть дыхание, дождь, сердца дрожь.
И в насквозь промокшей тиши
обостряется слух души.
* * *
Пройти, запахнувшись в дождь,
ни следа на тропе не оставить.
А потом - незаметно растаять,
превратиться в тончайшую дрожь
на воде.
* * *
И вновь наступает ночь. И вновь зажигают свет
в домах - в миллионах уютно устроенных гнезд.
И вновь разбивается свет на сотни мельчайших звезд,
на сотни мерцающих искр. Ну, а прочего - нет.
А ты исчезаешь во тьме. Но как для тебя дома
малы - вот один вполне поместится на ладонь.
И вновь наступает ночь. И снова ты сходишь с ума.
И снова в душе зажигаешь незримый огонь.
* * *
Бьются в сонные виски
волны ночи маслянистой.
Распадается на искры
окон, лица и шаги
мира дымчатая гладь.
Снега шелест. Ветра шепот.
В горле горечь. В легких копоть.
Что там можно разобрать,
в этом хаосе? Дрожит
дыма пелена густая.
...Этот мир, в меня врастая,
каждой трещиной болит.
* * *
Привычный быт, подробности, детали,
которыми наполнено пространство.
Ну, посудите, много ли значенья
в тетради, в книге, в чашке и в столе?..
Ну посудите, много ли значенья
в улыбке приглушенной, чуть заметной,
в негромком голосе, в одежды зыбких складках,
в тенях на стенах и на потолке?..
А может быть, полны глубоких смыслов
кувшин, стакан с горячим крепким чаем
или фонарь, что по ночам, как прежде,
приветливо глядит в твое окно?..
Но отними все это.
* * *
По кустам, по крестам
да по гиблым местам,
ошалелые, ходим.
И ломаем кусты,
и сшибаем кресты.
И другие - возводим.
Пыль, и грязь, и песок
месим сотнями ног.
Голоса. Топот. Эхо.
Дом свой - сами сожгли.
Пламя бьется вдали -
сыплет искрами смеха.
* * *
. Души иззябшей - дрожь, зернистый серый снег,
уже не снег, а грязь. Нахмуренные лица,
усталые глаза. Встревоженные птицы.
И чьи-то голоса. И волны мутных рек -
куда-то их влечет. А день почти угас.
И все мы - на ветру, как слабенькое пламя,
прикрытое ладонью. Побудь, о Боже, с нами,
спаси и сохрани неосторожных нас.
* * *
Холодные блики на черной воде.
По зыбким волнам неуверенный шаг.
И говор невнятный. И шелест крыла.
И пламя ладонью прикрытой свечи.
Но Ты удержи - и на зыбкой воде.
Но не заглуши - слабый шелест крыла,
озябшее пламя в руке - не гаси.
Продли эту жизнь, это чудо. Продли.
* * *
Мы кузнецы, и дух наш молод,
Куем мы к счастию ключи!
Ф. Шкулев
Звяк-позвяк - это к счастью ключи,
да как много их! Целая связка.
Наша жизнь будет лучше, чем сказка.
Вешать нос нет особых причин.
Нет причин больше хмуриться, верь.
Звяк-позвяк - на заветной тесемке.
Кузнецов мы - тех самых! - потомки.
Только есть ли у счастья - дверь?..
* * *
То, что дорого: рыжий фонарь
под окном твоим, тополь высокий,
этот хмурый бесснежный январь,
старых писем ломкие строки,
чей-то голос и чей-то взгляд,
шум дождя, промелькнувшая птица.
То, что больше не повторится.
Дом сожженный, растерзанный сад.
.Так попробуй же удержать
дорогое - в дрожащей ладони.
Так попробуй - на зыбком перроне
в ураган и грозу - устоять
и не выпустить из руки
то, с чем больше значительно вес твой.
Под застывшею твердью небесной,
где беснуются сквозняки,
а вокруг - то ли плач, то ли пир,
то ли смех, то ли вой, то ли скрежет -
удержи этот хрупкий мир.
Ну, а он тебя точно удержит -
не позволит ветрам унести.
* * *
.Так бесшумно нисходит снег.
В синеве застыли кусты.
Так ли важно, какой нынче век,
так ли важно?.. Взмывают кресты
над тобой, надо мной - над любым,
молча стынет земная голь.
Под горячим, дрожащим, живым
застоялась мутная боль.
Так бесшумно нисходит снег,
усмиряя живую дрожь,
вызывая смежение век.
Все проходит. И ты - пройдешь.
Ты пройдешь, оставляя следы
на снегу. Скоро их заметет.
Ты пройдешь - мимо чьей-то беды
мимо счастья чьего-то. Пройдет
этот день, этот год, этот век -
и не важно, по счету какой.
Так бесшумно нисходит снег,
поглощая сплошной белизной.
* * *
Этот душный безвыходный бред.
Равнодушный неоновый свет
отражается в мутной воде.
Не найти приюта нигде,
ухватиться нельзя ни за что -
ускользает и это, и то
из-под слабой дрожащей руки.
Миражи. Полусны. Тупики.
Оскуделой души птичья дрожь.
* * *
Полупризрачные силуэты,
стылый месяц на небосклоне,
россыпь хрусткая звезд. До рассвета
далеко. В опустевшем доме
зазвучали умолкшие речи,
заскрипели слегка половицы,
восковые затеплились свечи,
позабытых затеплились лица.
* * *
...Но стрелою лететь сквозь дождя темно-серую стынь
сквозь поникшие листья, намокшие ветви и стены,
сквозь разлитую в воздухе горечь - душица, полынь.
сквозь, казалось бы, вечное что-то - и то, что мгновенно.
Сквозь исхлестанные, онемелые души людей,
миллионы подделок, подобий и призраков рая,
сквозь реальность и сны. В перепутьях запутанных дней
постепенно, по капле - теряя себя и теряя.
* * *
Это мир врастает в меня
всею болью внутри болеть,
и дышать, и петь, и цвести
полыхающе-алым.
* * *
.а может быть, жизнь течет в никуда.
Волна захлестнет другую волну -
и снова отпрянет. Так было всегда
и будет, пока не потянет ко дну
измученных нас.
* * *
И все-таки. Куда они уходят?
Уходят, уплывают, улетают -
вот были только что - и тут же нету.
Не удержать их, не остановить.
Куда же?.. За какой незримый угол
сворачивают вдруг - и исчезают
из виду.
* * *
Без следа. Не задев над землей золотого креста,
раствориться в лазури. Лазурь - нестерпимо чиста.
Не спугнув по пути ни синицы и ни воробья -
из квадрата окна... из квадрата окна... из квадрата себя,
за пределы.
* * *
Уходящее лязгнет промерзлым железом,
потревожит вечернюю муть,
чтоб за плотною снежной завесой исчезнуть.
Так хотелось бы следом рвануть,
расточить свою тяжесть и горечь (ах, если б!) -
по горящим, больным городам,
по стальным, опаленным морозами рельсам
да по хриплоголосым ветрам,
Заплутать среди тех, кто - все мимо и мимо,
не задерживаясь ни на шаг.
Все, что было когда-то любовно хранимо,
позабыть в полустертых мирах...
* * *
Памяти А. Ш. (1909 - 1989)
.Тогда еще этот дом
был жив: догорала старость
лампадой за мутным окном.
Совсем недолго осталось
гореть, ну а дальше - снег
забвеньем подернет веки
и сам наподобие век
укроет еловые ветки,
бегущие от крыльца.
Меж нами - отнюдь не версты,
меж нами (ладони с лица
убрать бы, - но будто примерзли
они, да и слов шелуха
застыла в охрипшей гортани)
небес голубая река,
и времени пыль, и сиянье,
проросшее сквозь...
* * *
Запах дождя сливается с запахом сосен.
Земля, теряя тепло, погружается в небо,
в туманную стынь. Застенчиво тронула осень
последние листья. Дыханье грядущего снега,
грядущего сна уже ощутимо под кожей.
Живое - слишком податливо, хрупко и зыбко.
- Согрей мои руки в своих, случайный прохожий! -
безмолвно прошу, и лицо искажает улыбка.
* * *
Я очень и очень больна.
Глоток бы прозрачного света,
морозного пряного ветра;
порожнюю душу до дна
наполнить бы жизнью - и жить
до смеха, до боли, до дрожи.
Тумана слоновую кожу
пронзить бы, прорвать бы, пробить,
пробиться сквозь муторный сон.
Укрыто живое, больное
немеющею пеленою.
И разум опоры лишен.
* * *
До краев наполняется небо густеющей синью,
припадает к земле, к опустевшим аллеям парка.
В этот час больнее всего ощущать бессилье,
ощущать, что тебе и не зябко уже, и не жарко,
что внутри зарастают быльем неприметные тропы,
что вконец обмелели глубокие некогда реки.
И пока - за каплею капля - не выйдут сроки...
И пока не смежатся от муторной сини веки...
* * *
Вечер в зимней Москве. - Проводами затянуто небо.
Вереницы огней.
Купола. Казино. Рестораны.
Бесприютность. - За окнами всплески тепла и покоя,
и, быть может, любви...
Снежный ветер, летящий сквозь сердце.
Мимо движутся сонмы людей. - уязвимые тени,
через шаг исчезая в чаду бесконечного снега,
что глаза заволок, очертанья фигур затуманил,
и единую жизнь превратил в миллионы осколков...